Георгий Колосов. Интервью МОК

Какие воспоминания о руководителях клуба "Новатор" Вам особенно дороги?

Одним из руководителей клуба, c которым мне пришлось больше всего общаться, был Георгий Сошальский. Мы познакомились осенью 1978 года, в Боткинской больнице. Крошечная кривая палата, четверо больных, и он лежит в уголке пятым, даже не в уголке, а в проходе. «Георгий, все хорошо. Чудесные сестры, чудесные врачи, чудесные соседи», – одновременно со мной зашла ближайшая подруга его покойной дочери. На моё удивление «Лицо у него такое светлое!» она ответила, когда мы вышли: «Обычное дворянское, никаких чудес».

1978 год, я начинаю приходить к Сошальскому еженедельно. Мастерская его была в Староконюшенном переулке. Обычно к нему была вереница посетителей, причем он многим помогал в восстановлении аппаратуры: чинил все – вплоть до затвора, резьбы, и в жизни не сорвал ни одного шлица! Вот такие замечательные были у него руки.

До революции Георгий Николаевич успел закончить юридический факультет Петроградского университета. Потом оказался с семьей в Крыму, часть семьи уехала, а он остался. Когда вернулся в Москву, то оказалось, что юридическое образование при большевиках – это самая невостребованная профессия. Вскоре он познакомился с Захаром Виноградовым, который предложил ему снять скульптуру. Это был уже год 1927. Сошальский был сразу замечен как фотограф, а потом через какое-то время стал возглавлять диапозитивную фабрику и весьма успешно.

Один академик, не помню фамилию, заказал ему специализированный каталог. Я видел этот каталог, его особенность в том, что фотографии надо было сделать так, чтобы специалисту сразу были видны детали… Речь идет о меховых шкурках. Если две шкурки положить рядом, то глазами, без фотографии, не увидеть разницы. Шкурки все черные, все блестят, завитки чуть другие – но почти одинаковые. Сошальский рассказывал: «Одна шкурка была совершенно без блеска. Я взял и снял ее через диффузер, и – заблестела!»

Однажды что-то у него не получалось с рисунком. Вопреки всем законам фотографии он переснял все на аэрофотопленке и попал в точку, попал в тон рисунка. Не отличишь от оригинала! Он был совершенно свободен в технологии.

Александр Владимирович Хлебников поразил меня, с одной стороны, интеллигентностью, легкостью в разговоре, всегда мягкой иронией, с другой стороны – внутренней силой.

У Вас было внутреннее чувство: да, я буду фотографом?

Нет, никогда. Вначале у меня была «Смена» – бабушка подарила перед самой своей кончиной. Вот этим фотоаппаратом я и баловался в школе. Там это увлечение и закончилось, а вернулся к фотографии в 1974 году.

Кто привел Вас в «Новатор»?

Кто-то мне сказал, что есть такой фотоклуб «Новатор». На каждую встречу по вторникам я стал приносить свои фотографии. Они были наклеены на картонке 30 сантиметров по длинной стороне, качественно отпечатаны. Для просмотра я их рассыпал десятка полтора. И еще у меня было несколько карточек, где я снимал Сущевские переулки, один старый дом; пара фотографий – на Манежной площади: квадратик, дождь идет, дерево посередине композиции. «А что-нибудь еще есть?» – кто-то спросил. Потом оказалось, что это Дашевский: «Смотрите, что он прячет!» Это была наша первая встреча. Сказать, что я сразу почувствовал себя фотографом – нет. Мне очень хотелось что-то снять, чтобы было просто похоже, а все идеи возникли намного позже.

Вы «вернули пикториализм в лоно чистой фотографии», создав объектив-монокль для малоформатной камеры.

При том, что немного рефлексирую, у меня есть привычка не проходить мимо каких-то складывающихся в цепь событий, которые вроде бы не должны были в эту самую цепь сложиться. Мне иногда что-то очень долго не дается, а потом вдруг – чудо, слава Богу! Так и здесь произошло. Я, наверное, единственный человек, долгое время ничем, кроме монокля, не снимавший.

Ваши работы объединены в серии так, что возникает кинематографический прием стоп-кадра, а Вы говорите, что они объединяются неким чудесным образом.

Я сознательно создаю последовательность, но в данном случае имеет место чудо еще большее, чем когда это бывает с выставочными экспозициями: например, понимаешь, сколько карточек нужно выставить, а они потом оказываются словно собраны именно под этот зал. Привыкнуть к этому невозможно.

Но самое поразительное все-таки – создание альбома, когда пары фотографий находят друг друга на разворотах, раскрывают друг друга, и будто гармония приходит в мир. Тогда очень точно выстраивается «кинематографический» ряд: один разворот от предыдущего, другой от следующего.

Что в Вашей работе радовало Вас или огорчало?

Я прекрасно понимаю, что если что-то делаю, то, значит, меня это каким-то образом «прихватило». Проявляется это прежде всего в реакции на удачную композицию, на внезапную гармонию, если вдруг она складывается. Так было несколько раз в жизни – словно чудо. Вижу совершенно отпечатанную фотографию – и меня наполняет благодарность. Удивительно, такое чувство радостной благодарности возникает, когда совершенная гармония как бы нисходит на изображение! А когда снимаю – нет.

Бывали и огорчения. Однажды я снял несколько портретов в Санкт-Петербурге, когда работал в храме сторожем, и очень долго потом не печатал эти негативы. Там была Марина, дочь Людмилы Таболиной, еще кто-то. Ох, как, помню, себя ругал, когда эти негативы валялись месяца три! Тебе же просто дар дали в руки, а ты ничего не делаешь!

Обязательно ли быть религиозным человеком, чтобы оценить сакральную фотографию? Способен ли эту фотографию воспринять человек, который не верит в Высшие Силы?

Думаю, определенного ответа на этот вопрос просто нет и не может быть. Человек не знает своих мистических дарований, даже если на уровне интеллекта что-то и отрицает. Но скорее всего, если эти дарования у него есть, он туда проникнет. И наоборот, этот мир будет закрыт для человека, если он совсем неверующий. В сущности, мы говорим сейчас о возможном выходе за изображение.

Вы проводите мастер-классы, видите тех, кто на них приходит. Глядя на Ваши фотографии, они по-разному воспринимают то, что Вы показываете. Чувствуете ли Вы, что можете кому-то приоткрыть эту дверь, приоткрыть сокрытое за ней бытие мира?

Можно, я отвечу косвенно? Проповедь апостола Павла, скорее всего, не имела бы такого успеха, если бы он не обладал сильнейшим личностным воздействием. Можно сказать, даже сверхличностным.

Когда проходит мастер-класс, я ведь только создаю для него условия. И это не установка, не убеждение – просто опыт. Никогда заранее ничего не планирую, чаще всего не пытаюсь человека даже почувствовать, никогда не скажу: вот этот увидит, а этот нет. Просто сама среда создается такая, что в ней всё начинает происходить удивительным образом.

Но Вы же последовательно показываете свои фотографии, постепенно подводите зрителя к пониманию?

Сначала я говорю текст, и он как бы включает человека. Разная аудитория, по большей части молодежная, как правило, сталкивается с совершенно новой для себя ситуацией и знаниями. И не только потому, что никогда ранее не слышала такой плотности смысла на единицу речи. Главное, что видит перед собой не мэтра, как часто любят сегодня выражаться, а того, кто явно хочет с нею поделиться. Может быть, это и начинает какие-то дверцы открывать...

Что важнее для Вас – чувства или рассудительность?

Есть чувства, есть рассудительность. У меня нет того чувства, что именно я сделал эти фотографии. Его нет, хотя в это, может быть, и трудно поверить.

Есть просто желание поделиться фотографическим и жизненным опытом с теми, кто передо мной.