Александр Фурсов. Интервью МОК

Когда Вы начали заниматься фотографией?

Заниматься фотографией я начал довольно серьезно, снимая на цветные слайды и считая, что у меня это совершенно замечательно получается. Потом нашелся хороший человек, взял меня за руку и привел в фотографический клуб «Новатор».  Тогда я  и увидел, что они снимают на порядок лучше меня.  Открытые, контактные,  да еще с готовностью помочь, чему-то научить.  В этот коллектив я влился очень быстро, уже через два-три посещения клуба мне казалось, что я там давным-давно. Не могу себя считать непосредственно учеником отцов-основателей, они отошли уже от клубных дел, но мне повезло –  я ученик их первых учеников, т. е через одно поколение.

В 1981 году внутри клуба спонтанно образовалась группа «Путники». В неё вошли те, кто целенаправленно занимался съемкой пейзажа. Поскольку я тоже по натуре пейзажист, начинал как пейзажист, и до сих пор пейзаж является (извините за высокьнымнаправлением моего творчества, то и я влился в этот коллектив «путников». Мы собирались отдельно от клуба, все выходные проводили на пленэре: садились на электричку, брали с собой термос, бутерброды и ехали снимать Подмосковье. В любую погоду. На самом деле «путники», как сказал один человек, явили в клубе прецедент стремительного коллективного самообразования.

Кого бы Вы назвали своим учителем?

Не было у меня такого одного учителя, чтобы я мог сказать: «Вот, такой-то, по фамилии…». Каждый научил чему-то. Наверное, «путники» как коллектив и были моим главным клубным учителем.

Костяк его составляли инженерно-технические работники, было много кандидатов наук, доктора, физики, инженеры, люди, которые явно не могли на основной работе реализовать весь свой творческий потенциал. Они собирались в клубе, в коллективе единомышленников, где все были просто одержимы фотографией. К тому же, это был коллектив свободно мыслящих людей, и в атмосфере начала 1980-х (кто жил в то время – помнит) «Новатор» был просто глотком свежего воздуха и свободы.

О какой свободе Вы говорите – оппозиции к партийности или о творческой?

Сам «Новатор» себя оппозицией не считал, но партийные власти в нас эту оппозицию видели. Если не ошибаюсь – 1984 год. Черемушкинский район Москвы переименовали в Брежневский, из райкома постоянно приезжали проверяющие,  так что никакую выставку нельзя было открыть: все, что подлежит публичному показу, должно было пройти через комиссию райкома.        И вот приехал человек с совершенно замечательной гоголевской фамилией Бибиков,  просмотрел нашу выставку и сказал: «Выставка в минорных тонах и поэтому показу не подлежит». Такое заключение сейчас мы бы восприняли как кошмарную глупость, но тогда все очень переживали.  Потом выставку все же разрешили. Мы просто показывали те фотографии, которые снимали в этой самой жизни. Честная, не постановочная, не витринная и не заретушированная, не лакированная фотография – просто жизнь, которую видели вокруг. Мы никогда не позиционировали себя как диссидентскую организацию.

Что еще объединяло вас в этом коллективе?

Высокая требовательность и очень трепетное, честное отношение к изображению, причем к изображению в классическом варианте. Наши отцы-основатели были как раз классиками прикладной фотографии, которая утвердилась со времен пикториализма, и  эту традицию они передали в клуб.

Что касается стилей, жанров – в клубе всегда была творческая вольница. Если бы кто-то начинал приказывать: «Вот это снимай, вот это не снимай, в такой форме работай, а вот так не работай», клуб разбежался бы. Вообще, где нет свободы – там нет любви, это известно. У нас творческая свобода была полная. К любой теме обращайся, снимай, как хочешь, но покажи так, чтобы у зрителя открылся рот: «Ах!»

Когда  вы выезжали на природу и снимали в одних и тех же местах, не было ли среди вас чувства соперничества?

Когда снимали «путники», там не было ни конкуренции, ни секретов, фактически это было коллективное самообразование. Там кто-то что-то нашел, поставил камеру, построил кадр, всех других зовет и говорит: «Загляните ко мне». «О, что ты нашел, а мы вот это нашли!» Стоят камеры на штативе, и мы все между этими камерами бегаем, и каждый старается понять, что увидел другой в этой же самой натуре.

Может быть, гораздо интереснее были ситуации, когда мы втроем с Георгием Колосовым и Алексеем Васильевым ездили по Русскому Северу. Во-первых,  они фотографы более квалифицированные, во-вторых, это был более тесный коллектив, и, в-третьих, конечно, та серьезная натура, на которую мы приезжали, давала больше возможностей для творческого разнообразия. Приехали трое, снимают пейзаж – каждый в своей технике, снимают в течение пяти минут одно и то же, а потом, в Москве, показываем снимки – все разное. Как это в фотографии может быть?

Вы говорите «свой взгляд на пейзаж», а какой у Вас взгляд на пейзаж, каким Вы его видите?

Для меня пейзаж – эмоциональное переживание красоты природы. Ходишь, смотришь – ничего не цепляет, и вдруг видишь какое-то деревце, облачко проплыло, из-за облака лучик света. Именно этот переходный момент, когда, кажется, что еще чуть-чуть – и в пейзаже все изменится! Пейзаж – это переменчивая вещь, считается, что его снимать просто. Но если пейзаж не меняется, там и нечего снимать! Нужно ловить переходные моменты, очень интересны именно переходные моменты – весна, таяние. Тогда ты понимаешь изменение того, что ты снимаешь, зритель это понимает, видит это самое одно мгновение между прошлым и будущим, мгновение перемен. Очень интересно поймать в пейзаже такое состояние.

Съемка  пейзажа до прихода в «Новатор» отличается от Ваших последующих работ?

Во-первых, до прихода я снимал всегда цветные слайды. Сейчас, если нахожу их у себя в архиве, то, как говорится, глянешь – вздрогнешь: неужели это я? В «Новаторе» была школа черно-белого фото. Оказывается, черно-белый пейзаж может быть гораздо эмоциональнее цветных слайдов. Вообще, искусству фотографии надо учиться на черно-белой пленке, причем не на цифре, а именно на пленке. Нужно уметь снимать вслепую, когда ты не видишь через секунду результат, а опытом должен понять, почувствовать, что уносишь отсюда на негативах.

Кто такой, по-Вашему, фотограф?

Фотограф – это переводчик. Я перевожу из объемного и цветного языка жизни на пленку все то, что потом вы видите на фотографии.

И насколько точным получается Ваш перевод?

В фотографии главное – эмоция. Не дословный перевод, что, мол,  вот этот цветочек именно ромашечка, а не что-то еще, а эмоция, которая возникает при взгляде на эту самую ромашечку на фотографии. Я хотел бы, чтобы моя фотография была воспринята с такой же эмоцией, которую я испытывал, глядя на натуру.

Техника постоянно совершенствуется.  Какую роль, на Ваш взгляд, играет этот процесс в фотографии?

Техника значит много, но каждый, в конце концов, должен найти свой фотоаппарат. Этот фотоаппарат должен обеспечить ему те параметры, которые фотограф требует от своего негатива, от своего слайда.  К тому же, он должен хорошо лежать в руке. А  прогресс… Да, он идет быстро и, конечно же, очень здорово помогает. Особенно хорошо выручает цифра – на репортажи уже никто с пленкой не ходит.

Осознаете ли Вы свое место в фотографии?

Непростой вопрос. В молодости ужасно хотелось сказать свое слово: именно мое, чтобы я ни на кого не был похож. С возрастом понимаешь, что свое слово должно быть не столько по форме, сколько по теме, по сути. Тогда есть шанс, что тебя услышат и поймут – это именно ты.

Не было ли у Вас таких ситуаций, когда вообще хотелось бросить занятие фотографией?

Вспоминаю зиму 1979 года. Я был неопытным и наивным. Великий американский фотограф Ансель Адамс (1902 г.р.) к своему 75-летию и 50-летию творческой деятельности собрал выставку – 75 любимых работ. Путешествовал с ней сначала по Америке, а в 1979 году выставка прошла в Москве. Я видел эти фотографии. Казалось: это та планка, к которой надо тянуться, а перепрыгнуть – никаких надежд. Обхватил голову руками, хотелось пропить фотоаппарат и больше никогда этим не заниматься: «Все сделано – тебе тут делать нечего». Потом прошло. Когда еще раза два сходил на выставку, понял, что первым впечатлением было лишь ошеломление, а  теперь понимаю, с чего и как это сделано. Да, замечательная американская природа, да, хорошая техника и почти безупречная печать. Но для меня в этом изображении не хватает тайны...