Чувство Петербурга /Фотограф Александр Китаев/

Петербургский фотограф, сколь бы ни были разнообразны его жанровые интересы, самим фактом родства с местной школой обречен на главную, поглощающую все остальные сюжеты тему – Город. Мифологизированный и реальный, призрачный и материальный, фантасмагорический и прозаический, изменчивый и неизменный в своей красоте. Снимать Петербург – естественно, как дышать, и сложно, как жить здесь. За все время существования петербургской фотографии, от Ивана Бианки до сего дня, город обзавелся портфолио невероятных размеров: от затасканных туристических видов, на которые давно следовало бы объявить мораторий, до неповторимых образов-озарений. Наверное, в самой атмосфере здесь есть нечто располагающее к съемке на черно-белую пленку: ахроматизм и графичность, оптически срежиссированные перспективы и четкие, словно по линейке выстроенные планы. И принадлежность к тому, что называется петербургской фотографией, определяется, может быть, внутренней необходимостью сказать о Городе нечто свое. Александр Китаев работает во многих жанрах (архитектурная фотография, пейзаж, портрет, ню), воскрешает почти позабытую ныне фотограмму. Но его главная тема – Петербург. И характерные, тихие и воздушные, ландшафты, выделяющиеся на любой групповой выставке, негромко, но настойчиво заявляют, что в бесконечном иконографическом проекте, посвященном Городу, образовался еще один «персональный», китаевский Петербург.
Не скажешь, что он у Китаева какой-то особенный, ранее никем не виденный – все вполне узнаваемо. В поисках мотива ему не приходиться далеко ходить: Крюков канал, канал Грибоедова, Фонтанка, Садовая, Никольский рынок, Египетский мост – все это поблизости от его мастерской, все это – петербургская Коломна, район, густо населенный персонажами Достоевского и оттого горячо любимый славистами всего мира. Впрочем, никакой надрывной «достоевщины» у него нет. Как нет и явной, на показ, литературности. Традиция восприятия и репрезентации этого умышленного, изнемогающего под грузом мифологии пространства отрефлексирована и глубоко-глубоко спрятана. Китаев – из тех редких фотохудожников, которые не боятся даже таких широко растиражированных сюжетов, как каменный шар на стрелке Васильевского острова или колокольня Никольского собора. Он не гонится за оригинальным мотивом, его оригинальность заключается вовсе не в новом ракурсе или удачно пойманном освещении, она – в особой интонации, которую приписывают «настоящим петербуржцам». Это простая и тихая, без тени высокопарности, несколько даже суховатая, с отчетливыми согласными речь. Которая постепенно угасает, сходя на нет, чтобы превратиться в метафизическую тишину, повисшую в «Саду Венеры».
Лучшие фотографии Александра Китаева с виду предельно просты: по композиции, по тону, по настроению. При этом – предельно изощрены в техническом плане. Во всем – любовь к самой разной геометрии: к легкой криволинейности северного модерна, с какой изгибаются мосты и набережные, к рассудочной угловатости конструктивизма, с какой выстраивается система отражений решеток, фонарей и деревьев в воде. Взгляд слегка отстраненный. Вкус суровый, почти аскетичный. Не нужно пышных декораций. Нужно много камня, чтобы хребтом чувствовались те самые тяжесть и нежность. Нужно много воды и неба, чтобы все отразилось во всем и полными легкими вдыхался тот самый смертный, помутившийся воздух. В этом Петербурге – вечные туманы, то ли блоковские, декадентские, то ли просто туманы – как суть пейзажа. В этом Петербурге редко встретишь живую душу, и случайный прохожий, дворняга или чайка на равных претендуют на первые роли. Таким, безлюдным и туманным, является город тем, кто привык рано вставать. Китаев, двадцать лет проработавший фотографом на судостроительном заводе, где рабочий день начинался без четверти шесть, – из их числа.
У Александра Китаева – странное чувство Петербурга. Назвать его ретроспективным нельзя. При всей своей любви к старой русской фотографии, Китаев не стилизуется под XIX век. Но и ярких примет современности у него тоже почти не найти. Он словно опровергает известную аксиому, гласящую, что любой снимок с годами превращается в документ своей эпохи. Глядя на его фотографию не скажешь: это Садовая восьмидесятых, это Дворцовая девяностых. Это просто улица и набережная – как они живут на задворках памяти: неизменные, идеальные представления, очищенные от временной шелухи. Если что и заставляет Китаева схватить свою репортерскую, узкопленочную камеру и в тот или иной момент нажать на спусковую кнопку – так уж точно не погоня за историей. В предъюбилейный год, когда исторический центр спрятался за строительными лесами, появилась вроде бы остро актуальная серия «299 лет Петербургу». Но запакованный в полиэтилен, словно над ним поработал выдумщик Кристо, город не превратился в фотофельетон об административно-реставраторской спешке. Он превратился в топологический парадокс, в градостроительный маскарад, когда классическая архитектура вдруг нацепила почти хайтековские маски. Кажется, что китаевский Петербург вообще не существует во времени – только в пространстве. Оттого так щедро расстилаются у него реки и небеса, так широко разворачиваются набережные и мосты и тают в бесконечности тротуары. Этому панорамному взгляду часто требуется специальный объектив – «рыбий глаз», чтобы вместить всю ширь пространства, которое он хочет охватить. Так же торжественно распахивались перед зрителем невские берега с самого начала, еще на гравюрах Алексея Зубова, первого портретиста новой столицы и любимца ее основателя. И если существование во времени и осознается автором – то скорее как невозможность пафосного высказывания во вкусе петровского барокко, как необходимость постминималистической сдержанности.
Лови момент – первая заповедь фотографа, и каждый – по-своему репортер. У Александра Китаева – свой репортаж и свои герои: свет, отражения, туман, снег, лед, камень, облака, птицы. Объекты физические, складывающиеся в метафизические картины. Иногда, за ними стоит охотиться. Ехать за ранним октябрьским снегом в Петергоф, когда еще бьют фонтаны и статуи не спрятаны на зиму в деревянные гробы, чтобы увидеть, как озябли покрывшиеся мурашками снежной крупы нимфы, щурятся на метель тритоны и удивленно прислушивается к брани невоспитанных северных ветров Зефир. Подсмотреть, как неоновая иллюминация, многократно отраженная в ночи, сплетает световую паутину над Садовой улицей. Ждать, когда колченогий пес вспугнет голубей, чтобы те аляповатыми кляксами застыли во влажном воздухе на фоне перекрестка мостов и каналов у Никольского собора. Но чаще всего Петербург сам как будто охотится за своим фотографом и терпеливо ждет, чтобы его сняли на старинный манер. Подолгу позирует перед камерой, так что все сиюминутное постепенно сходит с его физиономии – и появляется подлинное, чуть усталое и печальное выражение.

Анна Толстова