Гунар Бинде. Интервью журналу «Богемский Петербург»
ИНТЕРВЬЮ
- У вас получаются режиссёрские снимки!
- Бывает, что в жизни я что-то наблюдаю, но потом я это инсценирую. Вот у меня есть фотография, где изображена девочка с облезлой куклой. Это была моя дочка. Мы жили в помещении театра в одной комнатке, и она нашла эту куклу, выброшенную из театральных вещей. И она всё время одевала и носила с собой эту куклу. Один раз приехала родственница жены, довольно ехидная, и она говорит моей дочери: «Ну что, твой папа не может купить тебе хорошую куклу?». И дочка ответила: «Это моя самая красивая кукла!». А кукла – вы видели какая - вся потрескавшаяся. И я понял, что здесь суть сострадания. Когда любишь эту бедненькую, совсем разбитую куклу. И тогда я сделал этот снимок и назвал его «Сострадание».
- Очень мудрый и добрый снимок!
- Так и надо работать, думать, выверять, а не шлёпать всё подряд, бессмысленно, без понимания- шлёп, шлёп. Жизненная правда - она зелёная и цветущая, как жизнь. А искусство - это философия, оно не такое зелёное как жизнь. Если нет философии, то искусство не будет тонким.
- Вам нравятся современные молодые фотографы?
- Из молодых - многие нравятся. Они часто талантливее нас, они быстрее созревают, чем мы созревали. Но только плохо то, что они ленивее, и они не любят учиться.
- А вы любили учиться?
- Я самоучка. Я учился по книгам, по примерам. У меня были любимые фотографы. Эдуард Вестерн со своим знаменитыми композициями, Билли Брандт - английский фотограф, Ван Луси- французский фотограф. Они - моего возраста. Я учился у них, даже подражал им. Сейчас меняется стилистика фотографии, и вообще в мировом искусстве происходят большие перемены. Искусство меняется, отбрасываются старые принципы, классические направления. Новые фотографы отрицают золотое сечение, они не знают, что это такое. Законов никаких они не принимают.
- Вам это не нравится?
- Не нравится и не нравится. Всё меняется само собой. Времена проходят, и выясняется, что всё меняется к лучшему. Лучшее видимо придёт. Сейчас в мире все находятся в смятении. Эта глобализация, которая всё перемешивает, когда все давят друг на друга перенасыщенностью фотографической информации. 17 августа объявили днём без фотографии. И это намёк на то, что её слишком много. Слишком много бессмысленных фотографий. Даже трёхлетний мальчик может быть фотографом, техника так далеко пошла, что любой может делать снимки. Стоит только поднять руки и нажать кнопку. Даже ребёнок это легко может сделать, но думать то ещё он не может, думать он начнёт только примерно в 17-18 -25 лет. Я преподавал фотографию в колледже и видел, что подростки, школьники в юном возрасте ещё не могут думать. Нужно иметь философский подход к жизни, и не относится к фотографии как к лёгкому баловству. Самостоятельный подход рождается у человека только где-то с 18 лет, и длится он короткий период - 10 лет и всё. Потом, после 7 лет, человек только повторяет найденное. 10 лет творческой работы только и есть у человека. А последующая вся жизнь - это повторы тех творческих открытий, которые были совершены в юности.
- И у вас так было?
- И у меня так было - я созрел, и после 27 лет ничего нового я уже не открыл. Я понял тогда, что и как я буду снимать – что я буду снимать человека, его внутренний мир, его место среди других людей и т.д., и так я и снимаю и по сей день. У меня есть цикл фоторабот «Мужчина и Женщина». Начинается она с серии «Стена». Мужчина прижал женщину к стене- и теперь стена между ними, уже нет совместного понимания. Если бы он прижал её к себе, а не к стене! Стены, двери, ворота... Ворота - это когда с одной стороны половина мужская - с другой – женская, разные миры. Все циклы работ касаются этого. Последняя работа называется «Игра». Отношения между мужчиной и женщиной - как в спортивной игре. Если у меня мяч, то я владею инициативой. Иногда эта инициатива у мужчины, иногда у женщины. Если я бросил мяч, то уже теряю инициативу - я лишаюсь её. Женщина ловит - она имеет инициативу. Когда мяч висит в воздухе - это тупиковая ситуация, и это я изобразил в фотографии «Игра».
- То есть вы предпочитаете постановочные кадры! Даже то, что кажется мигом из жизни людей, как бы пойманным перекрещением их судеб и отношений…
- У меня - всё постановка. Других вещей я не делаю.
- А фотофильмы вы делаете? У нас был фестиваль фотофильмов. Меня потряс этот жанр.
- Да, я знаю, я очень высоко ценю фотофильмы Марке. Я сделал несколько фотофильмов. «Хеллоу Москоу» в 1966 году. Это кадры о Москве. Потом мне заказали фильм, который назывался «Своими руками», и я сделал фильм своими руками, мы объездили всю Россию, снимали всё, что сделано «своими руками» - революция, развитие и т.д. Это было брежневское время, и уже не надо было показывать, почему это так, а не этак сделано руками, нужно было только пропагандировать успехи советского строя. А все мои фильмы без титров. Шумы, музыка и всё. Но нас заставляли тексты писать. Я сказал, что текст не буду писать, ушёл и не появлялся на киностудии. Это было во времена АПН, и дочка Хрущёва там работала, и она написала текст. Такую показуху устроили! Абсолютную показуху! Следующий фильм делали в честь победы, назвали фильм «Салют». Он собирался из разных снимков салютов. Частенько я ездил в Москву, кое что доставал из архивов военных. Тогда в Москве я монтировал киножурнал «Искусство фотографии».
- В вашей биографии написано, что на вас повлияли итальянские неореалисты…
- Итальянские неореалисты снимали фильмы в разрушенной студии, они не имели ни декораций, ни света после войны в 50-е годы, они снимали пасмурную погоду, окраины города. И я смотрел эти фильмы, и мне они очень нравились. Их визуальность была мне близка. Я думал, что поеду в Москву учиться на кинооператора. Подал документы во ВГИК после техникума, приехал в Москву, и там констатировали, что я должен проработать после техникума три года в колхозе электриком - был закон тогда такой. И меня прогнали. Пришлось вернуться в Латвию, я работал в колхозе, руководил электростанцией колхоза.
- Наверное вы колхозниц снимали! Это должны быть потрясающие кадры!
- Я колхозниц не снимал. Я тогда ещё не умел снимать, были снимки документальные, этакие любительские репортажи. Потом в Доме культуры я работал осветителем сцены. И от министра Латвии я получил награду за отличный спектакль и хорошее освещение сцены. Тогда не хватало профессиональных осветителей, и меня отправили работать в профессиональный театр. Я там отработал полтора года, и меня взяли художником освещения сцены в ТЮЗ в Ригу. Там я делал свет на сцене. Это была самая лучшая моя школа фотографии. И я опять захотел поступать во ВГИК, подал документы. В комиссии были комсорг, парторг, профессор группы. К тому времени я был уже опытный человек, я умел рисовать, во время службы в армии в Ленинграде я заочно учился в Мухинском училище. В армии я работал библиотекарем, получал задания и много рисовал, много читал, изучал по репродукциям историю искусства. Меня спросили, кого из русских художников я знаю? Я сказал - передвижников, но я их не ценю, так как они ставили целью просвещать народ, а это несерьёзно. Я сказал, что искусство Запада мне интересно, импрессионисты, Пикассо. Шёл 1963 год, и уже западное искусство принято было громить. Парторг сказал мне, что я неправильно ориентирован. Я понял, что провалился, и уехал в Прибалтику. Так я и остался без высшего образования. Но потом я узнал от друга, с которым мы во ВГИК тогда поступали, что меня разыскивал оператор Волчек, он хотел меня принять, но я уже уехал. Через год я уже делал фильмы, и обошёл своего друга, который оставался студентом.
-Когда вы стали снимать эротику в СССР? Это же тогда было под запретом и в диковинку!
- Эротика - это не главный факт моей биографии! Для фотографа - это не главное. Если вы не фотографируете обнажённое тело человека, вы не можете понимать его движения. Я ходил на футбольное поле и изучал движения футболистов. Репортажи сами по себе мне не так интересны. При постановке надо максимально точно поймать движение человека, по максимуму. Если снял не так, то уже и идея заглохла. Я не снимаю, чтобы тело было главное. Если я снимаю мужчину- то меня интересуют его мужские принципы. Или благословение им женщины. Я тело не снимаю. Я не люблю мертвую природу, тело человека -это мёртвая природа. Натюрморты прекрасно снимают другие фотографы, но я этого не делаю. Я иногда снимаю что-то красивенькое, но я потом этого стесняюсь. Я стесняюсь, кода получилось что-то бессмысленно красивое.
- То есть для вас только человек- мера всех вещей…
- Меня интересует человек, его сущность. Если я человека показываю, то мне хочется о нём сказать весть. Весть - это более широкое понятие, чем рассказ. Рассказывать это не так интересно. Надо больше его раскрыть, чтобы была весть о человеке.
- Наверное, с таким подходом к фотографированию, вы были в СССР почти диссидентом!
- Тогда не признавалась фотография, которая была образная, которая не пропагандировала советский образ жизни и преимущества строя. Людей красивых нужно было снимать, рабочих всяких, а я копался в абстрактном гуманизме. Тогда такое ругательство было в сторону таких, как я. Вот моё диссиденство. Но это по тем временам было ещё полбеды. Но были ещё честные русские фотографы, которые снимали жизненную правду, а их обвиняли в том, что они снимают чернуху. А они снимали самую верную правду, они были совестью своего времени.
- А вы тоже тогда снимали чернуху?
- Я правду не снимал.
- То есть вы были идеалистом и романтиком?
- Я не был идеалистом. Но я не снимал жизненную правду, я снимал правду искусства. А это разные вещи. Есть правда жизни и правда искусства. Я тогда думал, что хитро выкрутился и не попал в диссиденты. Хотя два раза у меня были сложные дела.
-Какие?
- Эстонцы и финны делали конкурс фотографий, по 50 работ привозили, а меня пригласили – как человека из нейтральной страны -судить. Я был председателем жюри, шёл 1967 год. Главная работа у эстонцев была - новые «Жигули», девушка красивая сидит, капельки дождя. А у финнов - метель, какие-то люди идут, наклонившись. Разница большая. Тут драматургия, правда жизни. И я отдал голос за финнов. Финны мне поставили водки, эстонцы посмеялись. Приезжаю в Ригу, а мне говорят: «Что ты натворил, ты отдал приз за военщину, милитаризм.». Оказывается, что это шайка людей была в формах - пожарники или милиционеры. Я уже боялся КГБ. И вдруг юбилейная выставка на ВДНХ. Если я не сделаю что-нибудь позитивное, то я пропаду. Я долго думал, что снять, и нашёл в магазине политической книги мраморную головку Ленина в обрамлении цветочков. И я придумал название композиции: «Ленин родился весной», и я получил золотую медаль ВДНХ. Меня пытались шантажировать, что я проявляю порнографию. Но потом отстали. Порнографией тогда была любая эротика.
- А вы помните свой первый фотоаппарат?
- Первый фотоаппарат был ФЭД -2, мне подарили его в техникуме. Я его храню до сих пор. У меня дома большая коллекция фототехники, очень много снимков выдающихся фотографов. Родченко есть.
Оксана Куренбина: Родченко! Да вы - очень богатый человек! На последнем Sotheby’s все работы Родченко ушли по 50 000€, а ведь еще лет 10 назад их можно было приобрести за 500$ – сама в руках держала.
- Да, в 1964-65 году я встретился с Родченко в Москве, и он подарил мне портрет Маяковского. В среде фотографов принято меняться фотографиями. Потом мне дарили фотографии Балдерман, Педро Луис Рото. Я ему подарил свою эротику. Тогда было криминалом показывать эротику. Я снимал исподтишка и никому не показывал. И так несколько раз были моменты. Моими знакомыми были Плотников, Микола Гнисюк покойный, Миханский. В то время это были авангардисты Москвы. Был Брачинский, который в то время готовил выставки для Америки. У него сейчас выставка в Москве проходит. В то время один литовец взорвал себя на Красной площади. И на следующий день мне принесли фотографию, где было видно, как куски тела валяются на брусчатке. Я не помню, кто снимал, но эта фотография есть в моей коллекции. У меня страсть коллекционера.
-У вас, наверное, уже готовая коллекция для открытия музея фотографии в Риге!
-Музей уже готов, только нет помещения, где можно было бы всё выставить.
-А в мастерской?
-Фотомастерской у меня нет, в 90-х один богатый сосед приватизировал дом вместе с моей мансардой. К тому же в Риге уже есть фотомузей.
Оксана Куренбина: Так давайте сделаем большую выставку фотографий из вашей коллекции у нас в Петербурге! Надо быть человеком мира. Рахманинов таким был!
-Да, из моей коллекции я хотел бы хотя бы один раз сделать выставку. А так работы лежат, и никто особенно ими не интересуется.
В первый же день работы выставки Гунара Бинде была продана его фотография «Сострадание»…