Николай Лаврентьев. Из каталога выставки «Мир книги»
«Всю жизнь я мечтал стать фотографом-портретистом, но стал летописцем для себя. Сейчас думаю, что за 40 лет мне удалось сделать хотя бы 10–15 хороших, интересных портретов людей искусства, с которыми пришлось встретиться.
А началось это все в январе 1961 года. Николай Асеев, поэт, друг Маяковского и Родченко, позвонил и попросил его снять. Вероятно, про меня ему рассказала Ольга Третьякова – супруга репрессированного в 30-е годы поэта и критика Сергея Третьякова, члена группы ЛЕФ Маяковского.
Оказалось, что за письменным столом он не сидел, а работал за маленьким круглым столиком. Рукопись была на машинке. Стены – голые, как в больнице. Он боялся пыли. В комнате было полутемно. Я включил мощную лампу. Она дала резкий свет, подчеркнув морщины, признаки старости, все то, что было ненужно... В панике я положил лампу на пол, и это меня спасло. Свет отразился от потолка и светлых стен, смягчился, пропали резкие тени. Я осмелел, заговорил с Асеевым; задавал ему, может быть, дикие вопросы, но мне нужно было, чтобы он отвлекся от съемки. И он получился таким, каким я его уже не мог увидеть ни до ни после, хотя снимал еще два раза.Мне дорога эта фотография и тем, что она трудно досталась, и тем, что она понравилась Асееву. Он написал на ней трогательные слова: «Николаю Лаврентьеву и Муле [домашнее прозвище моей супруги – Варвары Родченко – Н. Л.].Самый лучший мой снимок, сделанный самыми лучшими руками, потому что этими руками двигала сердечность и талантливость. Это удостоверяю я, благодарный автор, изображенный на фото с такой доброй волей. Николай Асеев. 1961. 22 марта».
Эта фотография определила задачу на будущее – снимать портреты писателей, художников, ученых.
...Я начал снимать с 1948 года фотоаппаратом «Икафлекс» 6x6. Снимал пейзажи, родных и близких. Наверное, труднее всего было снимать Родченко. В.Ф. Степанова не возражала, когда я начинал снимать. Так получился снимок за рабочим столом, где она курит и делает какие-то пометки в своем настольном календаре. Она была как дирижер и распорядитель не только в семье, но и в той сложной работе по оформлению фотоальбомов, в которой иногда принимали участие и мы – Муля и я – бывшие студенты Московского полиграфического института, а теперь художники-графики. Фотографией приходилось заниматься постоянно. Когда я перешел в издательство «Советский писатель», стало больше встреч с литераторами.
Портрет молодого поэта Андрея Вознесенского снят в декабре 1964 года дома у Лили Юрьевны Брик и Василия Катаняна. Лиля Брик – героиня многих стихов Маяковского, жена критика Осипа Брика. Василий Катанян был тоже из круга лефовцев. Я часто бывал у них, когда готовились какие-нибудь книги о Маяковском. В тот день в «Литературной газете» была опубликована статья, в которой было раскритиковано стихотворение Вознесенского о Поле Гогене. Вознесенский был очень расстроен. Пока я снимал, он начал рассказывать, как идут репетиции пьесы «Антимиры», поставленной Театром на Таганке по его стихотворениям. Во второй части спектакля Вознесенский читал свои стихи.
Александр Твардовский – поэт, редактор литературного журнала «Новый мир». Он первый начал печатать рассказы и романы Солженицына. В августе 1968 года мы работали над его книгой «Статьи и заметки о литературе». Он не любил сниматься – говорил, что выходит всегда с бабьим лицом. Главный художник сказал мне – поезжай, попробуй, может быть, снимок пригодится для книги. Вместе с литературным редактором мы были в редакции «Нового мира». Разговор был драматический – нужно было убрать из книги статью Твардовского о книге Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Уже о Солженицыне упоминать было нельзя. Твардовский страшно ругался, отказывался выбрасывать статью, весь насупился. А я снимал обоих. Они совсем не обращали на меня внимания. Статью потом пришлось выбросить, а «сердитая» фотография Твардовского, снятая в этот день, пошла на суперобложку книги.
В июне 1978 года снимал для «Гослитиздата» Тарковского. Он был очень мрачный и сидел против телевизора, включенного на полную громкость. Передавали цирк, но это его не веселило. Я даже спросил, всегда ли он такой? Он сказал, что не знает, не видит себя со стороны. Снимал я его только так, как он сел. Он без ноги, протез был отстегнут. Теребить Тарковского я постеснялся. Но портрет получился. Я печатал три варианта. Показывал на выставке, потом давал для книги стихов Тарковского выходившей в «Гослитиздате» и у нас, в «Советском писателе». Это была его последняя книга. В этом деле есть нерешенная загадка – когда человек похож, и что такое сходство?
Может быть совершено похожая, абсолютно точная маска человека идеально освещенная, и все равно это будет лишь маска. Но в какой-то момент лицо человека оживает и в нем проглядывает что-то неповторимое. И только ради этого стоит снимать.
Мир Книги. Каталог выставки. М.: 2005 с. 21-25