Николай Кулебякин. Интервью МОК

- Что для Вас явилось внутренним "моментом" любви к фотографии?

- Один из таких моментов: в Дом дружбы с зарубежными странами приезжал сын Эдварда Вестона. Он привез фотографии отца. Мы там были с Галей Лукьяновой. Сын Эдварда Вестона показал отпечатки с папиных негативов, выполненные контактом. Эдвард Вестон научил своих сыновей здорово печатать фотографии – и мы видели, практически, оригиналы.

Впервые я увидел «живьем» тот уровень фотографии, ту планку высочайшего мастерства, когда вроде ничего и нет, а все есть! Это я помню отчетливо: в Дом дружбы я вошел одним человеком, а вышел – другим. Так один человек у другого учится на совершенно другом уровне. Такое забыть невозможно.

То же самое было в Эрмитаже.

Я ездил туда, когда еще Пиотровский старший был жив. Я у него просил пустить меня к реставраторам, чтобы сделать репортаж для журнала про реставрацию Данаи, в которую эстонец плеснул кислотой. Он насмерть встал: «Нет, не пущу». Нет, так нет. Я снял портрет Бориса Борисовича, но главное – потом.

Я снимал репродукции в Эрмитаже. И вот висит «Портрет старика». Рембрандт. Уже темно, сама живопись темная. Я поставил свет на эту картину, и посмотрел в привычный для меня инструмент – фотоаппарат. И поразился, как при встрече с фотографией Вестона. Даже много сильнее потому, что здесь объясняется что-то такое, до чего сам ни додуматься, ни сформулировать не сможешь никогда в жизни.

Вот так вдруг возникает стойкое и правильное ощущение… У меня было ощущение, что я могу взять рукой и потрогать, (конечно не мысли Рембрандта, нет!), но будто он где-то совсем рядом. Происходит это через произведение, которое становится доступным для восприятия и, даже отчасти, понятным. Для меня это очень редко.

- У Вас был период копирования и подражательства?

- Периода не было. Смотреть, оценивать,- да, но подражательства не должно быть. Не нужно это и во время обучения. У живописцев есть копирование мастеров, но они учатся технике, ремеслу, - они не учатся писать картины. Своим ученикам я запрещаю идти моим путем по одной простой причине: хочу, чтобы они развивались самостоятельно. Мне кажется, важен новый человек, а не второй такой же как я. Дать возможность научиться: и значит нужно делать много-много черновой работы, а потом всё происходит очень быстро.

- Как Вы думаете, каждый может быть художником?

- Думаю,нет, но попробовать может любой человек, правда же? Честно говоря, ко мне особо и не приходят в ученики. Есть два человека, которым я пытаюсь объяснить, что такое фотография. Один из них Саша. Мне кажется, что я его чему-то научил в результате, не подражательству, а попытке найти свой звук, что ли, в изображении. Отчасти у него это получается, чему я вполне рад. Ему я точно говорю, чтобы он не повторял за мной мои ходы. Во-первых, это нереально (я и сам их повторить не могу). Во-вторых – не нужно, а в-третьих – человек дороже всего… Пусть он даже не будет фотографом, но испытав влияние фотографии, он все равно становится другим человеком, и это хорошо.

- У Вас был период поисков или Вы сразу нашли свой путь...

- Смотря что иметь в виду под словом «поиск». Пикассо говорит: «Поиск для меня не оскорбителен, я не ищу, я нахожу». На самом деле все так и происходит: не столько ищешь, сколько находишь. Есть какая-то черновая работа и ее надо проделать точно. А какая черновая работа, это вопрос совсем другого рода. Прочитать кучу книг и обнаружить для себя книгу нужную – это тоже работа. Стоять в лаборатории – печатать фотографии и учиться в этот момент чему-то… Может, еще что-то, я не знаю. Но мне кажется, что если черновую работу человек не проделывает, это означает, что и съемка у него не доделана. То есть ему кажется, что доделано, а зритель чуткий: тут дырка, тут не хватает и т. д. Какие-то происходят взаимосвязанные вещи.